Страстная пятница, восьмидесятый год.
Назавтра ехать — видеть крестный ход
недавно Красногорск с Загорском путавшим.
Ну, а пока — сидим, едим и пьём,
и больше озабочены тряпьём,
чем будущим.

Кабак без плясок. Стулья и столы.
Хотя и не Полад Бюль-Бюль Оглы
за стойкой крутится.
Конечно, есть и тёмные углы,
но мы-то недостаточно наглы.
Как минимум один из нас дошутится

коронной полушуткой здешних мест:
мол, не родили нам ещё невест.
Пребудет долго выглядящим молодо.
Как знать, где потеряешь, где найдёшь?
Не всё, отнюдь не всё, что молодёжь —
то золото.

(Все эти бары, правду говоря,
влияньем чуждым виделись не зря.
Не зря, конечно.
Примерно три квартала до Кремля,
шампань-коблер — примерно два рубля,
и ты — не здешний.

То был, угодно если, субститут
свободы выбрать жительство не тут,
лазейка за пределы монополии.
Союз наш нерушим, непобедим,
но мы друг друга видеть не хотим,
а знать — тем более.)

Был тот, кто позже первым навострит
мокасы по небесной Пешков-стрит,
а там — свернёт на горнюю Остоженку,
и ляжет спать, и будет сон глубок.
Восьмидесятый. Что мы Богу, что нам Бог,
пока ты не доел своё пирожное?

Страстная пятница, укутанная в шаль
старушечью. Обёрнута скрижаль
клятв самому себе больничной выпиской.
Бог есть. На всё на свете — Божья власть.
Земную жизнь у смерти не украсть.
Иному и Господней выйдет страсть.
А казнь — египетской.