«Вот моё завещание. Почитай.
Впрочем — нет, пожалуй, прочтёшь потом.
Для начала послушай. Индокитай.
Я хочу тебе рассказать о том,
как, едва отёршие с жёлтых ртов
молоко матерей в синеве небес,
мы по шатким трапам сошли с бортов
и ступили в радужный мокрый лес,

где казался отравленным каждый лист,
и сердца болели, когда на нас
неподвижные маски бесстрастных лиц
обращали чёрные дыры глаз.
И похожи на нас с головы до пят,
и потом, когда наступает ночь —
их туземки с нами охотно спят,
но у каждой из них под подушкой нож,
и в любой тени притаилась смерть,
и чужая жизнь за каждым стволом,
среди листьев розовых, словно медь.
Доживи до рассвета, взойди на склон —
и такая усталость повалит с ног:
той земле — уже тысяча тысяч дней,
но никто возделать её не смог,
и никто не сделал её своей.

Мы потом вернулись в свои дома.
Обнимали жён, посещали храм.
Кто-то просто тихо сошёл с ума.
Кто-то честно умер от старых ран.
Но до смертного часа, до слёз из глаз,
до готовности волком на небо выть,
никогда, никогда, ни один из нас
эту землю так и не смог забыть.»