За грань добра и зла плыла Гиперборея
в неуточнённый день, в неведомом часу.
Горели купола, и чучело еврея
как маятник Фуко, качалось на весу

в затянутой петле, в ненатуральном виде.
И мех был аки прах, и мах — как смертный грех.
Какой таксидермист в каком формальдегиде
вымачивал его для пагубных утех?

Не в том ли, что вокруг, надменно-беспощаден,
в засушливой степи разлил Султан-Гирей,
по коему водил к Царьграду Верещагин
баркасы черепов во славу лагерей?

И некто бормотал о жертвах провокаций,
о скомканном белье, о вязкой колее,
что чучельный закон не принят, фрау канцлер,
приходится вот так, за пляс на солее...

Вертлявый тенорок пластался мелким змеем.
А в горней синеве вращал земную ось
Тот, коего мы чтим и славим, как умеем.
Нас любящий до слёз. И видящий насквозь.

Внимай, Господь своим косноязычным детям,
несвязный лепет наш навек запоминай.
Приспеет день и час — за всё тебе ответим,
Всесветлый Элоким, Всесильный Адонай.