В круизе плохо пишется роман.
В каюте душно, и внизу не курят.
А наверху, на палубе, экран
слепя глаза, безжалостно бликует,
не дотянуть к розетке провода,
то чайка закричит, к воде бросаясь,
то отвлекает солнце, то вода,
то — ноги загорелые красавиц.

В круизе плохо пишется роман,
сколь веществами организм не пичкай.
Куда как лучше завести роман
с веснушчатою кембриджской медичкой
лет двадцать пять, ну — шесть, не больше, чтоб
тому назад родившейся в Землянске.
Со вздохом за борт выброси лэптоп,
и припускайся в половецки пляски.

Круизный лайнер внешне бестолков,
но приглядеться — в этом чудном месте
отыщется немало уголков
для поцелуев и для кровной мести.
Под сонным ветром с приторным дымком
на радость византийским василевсам
с Европой, что похищена быком,
который лжёт, прикидываясь Зевсом,
забудь про дубликат — бесценный груз.
(Нахальный взгляд. Притворная покорность.
Для суши тормоза придумал трус.
И видимо, трусы придумал тормоз.)

Бежать легко. Не уследит циклоп
(дитя без глазу у таких-то нянек).
На юте целовать горячий лоб,
пойти на бак, вообразить Титаник,
потом к шезлонгам, и к плечу плечом
прижавшись, обсуждать родные веси,
и выпивать по маленькой (причём
она — бурбон, а ты — санджиовезе)

— и место, прежде бывшее пустым
пожалуй, ненадолго станет свято.

Последний порт. Опять вот этот дым.
Не спрятался. Она не виновата.

В круизе плохо пишется роман.
Она свободна. «Не идёт, а пишет».
Приплыли, Репин. Можно по домам.
Слова излишни. Кислота не выжжет.

Пройдя окольно в греки из варяг,
на пристани расставшись без истерик,
знай, отчего качается моряк,
сойдя на берег.