Дневной красавицы прозрачный сарафан
насквозь лучом полуденным просвечен.
Она сгорает, а укрыться нечем.
Давно за тридцать, даже к сорока.
Не выдержав, спускаешься к воде,
где пляшут лодки, стукаясь бортами.
И больно чуть простуженной гортани,
и путь — по пояс в золотой орде.
Где зыбкий горизонт небрежно прорисован,
и марево вдоль линии бедра —
зелёный Аронзон и Лосев бирюзовый
озвучивают рай.
В биениях инсект о санаторный корпус,
в окольном шелесте неторопливых ласк
Создатель предстаёт впервые не как Образ,
но Глас.
Внимай ему, пока не истончится фраза
в шестнадцатых долях архангельского джаза,
и джазовая медь в невидимом дыму
не канет заживо, как век тому
драконья чешуя на рёбрах Петергофа
рассыпалась, осколками звеня:
Эллада, логаэд, Голландия, Голгофа —
уйдите все, уйдите от меня
в назначенную ночь, где ветер колыбельный
железным языком вылизывает падь,
и надрезает серп серебряные бельма,
и ведьма хочет спать.